Хотя Юля теперь жила одна, но покоя мне с ней не было. У нее вскоре поселилась какая-то девушка — Регина, которая произвела на меня неприятное впечатление. Мне стоило больших усилий поймать момент, чтоб поговорить с ней тет-а-тет и объяснить, что эту квартиру для Юли мы получили с большим трудом, ее только недавно прописали, а она теперь подводит Юлю, живя без прописки. Соседи, мол, выражают недовольство и грозят обратиться в милицию, чтоб провели проверку, кто здесь живет.

После разговора со мной она вскоре исчезла. Но у Юли появились какие-то странности: она вдруг решила, что ей не надо никакой обстановки, раздала по знакомым стулья, стенные часы и прочие вещи. Шкаф развернула, сделав себе отдельный угол в собственной комнате. Спала на полу на медвежьей шкуре, стены в кухне расписала какими-то чертями. Иногда у нее останавливались какие-то приезжие незнакомые люди. Все это меня тревожило. Я боялась, как бы тут не было какого-нибудь сектантства, которое тогда было распространено среди молодежи.

А однажды произошло вот что. Приходит Юля к нам с Петром в гости на Дубнинскую, и я, как обычно, ставлю на стол все самое вкусное, что у нас было — рыбку красную, которую она любит, конфеты, чтобы попить чайку всем вместе. И вдруг она говорит: «Убери все обратно в холодильник, мне противно смотреть на это!». Вытащила какую-то бутылочку и сделала из нее несколько глотков. Я в изумлении открыла рот: «Юля! Что случилось?!» Она мне сказала, что соблюдает диету, чтобы не полнеть и очистить организм от шлаков.

Об этой диете, как выяснилось, она вычитала из книжки профессора Николаева. Надо вообще оставить всякую пищу и пить только чистую воду через определенные промежутки времени. Я пришла в ужас и спросила, сколько же времени она занимается этой «разгрузкой». Оказалось, уже неделю. «Боже мой, Юля, — говорю я, — ведь ты голодаешь, а ходишь в университет и еще работаешь, ты с ума сошла, ты же в Москве, где такое движение и шумиха, у тебя закружится голова и ты попадешь под машину! При чем тут шлаки, и где ты видишь полноту?» Она и так была стройная, с хорошей фигурой, о чрезмерности в еде не было и речи, наоборот, она явно недоедала и я всегда была рада ее подкормить.

Я не спала всю ночь, думая, как мне найти этого профессора. Он был психиатр и работал в психиатрической больнице, попасть туда было почти невозможно, но я решила, что должна это сделать. Туся, впервые после операции (прошло полтора года), была в экспедиции, и ответственность за такую очередную глупость была на мне.

Днем я отправилась и разыскала эту клинику. Вошла в предбанник, где увидала на стене объявление, что профессор Николаев в связи с уходом в отпуск никого не принимает. Я позвонила, дверь отперла медсестра — женщина средних лет. Я сказала, что мне срочно нужно видеть профессора Николаева по личному делу. Она ответила, что его нет и не будет, и захлопнула дверь. Но я была настойчива, и с третьего раза мне удалось проникнуть внутрь и найти дверь с табличкой «профессор Николаев». Поняв, что я не отступлю, медсестра быстро зашла в кабинет и вернулась, сказав: «Профессор примет вас». Я вошла в кабинет и увидела пожилого человека, который пристально посмотрел на меня и спросил, в чем дело.

Я сказала: «Профессор, меня привело к вам отчаяние. Моя внучка, начитавшись ваших книжек о лечении голоданием, вот уже семь дней пьет одну воду. Она студентка МГУ и еще работает по ночам, мать ее в экспедиции, отца тоже нет. Живет она одна, я на другом конце города, врач и тоже работаю. Я прошу вас — спасите ее, иначе она погибнет...»

Он мне говорит: «Видите ли, она читала мои книги, но упустила главное: я пишу, что это можно проводить только в стационаре, под наблюдением персонала. Так чем же я могу вам помочь, ведь бывает же, что люди кончают и самоубийством». От этих слов я пришла в ужас: «Профессор, вы должны мне помочь, меня она не слушает и будет продолжать это безумие. Ну пожалуйста, пошлите вашего врача к ней на дом, чтобы он разъяснил ей, в чем суть». «Этого сделать я не могу, — сказал он и, подумав, продолжил: — Завтра я работаю последний день, приведите ее ко мне в два часа дня, я поговорю с ней». Я готова была его расцеловать!

Теперь надо было как-то убедить Юлю, чтобы она согласилась пойти со мной. Я придумала такую версию. Вчера, мол, я была на примерке в ателье, где шью платье, и случайно оказалось, что оно рядом с этой самой клиникой. Я зашла туда, между прочим поговорила с профессором Николаевым, он заинтересовался и сказал, что хочет с тобой поговорить.

Реакция была неожиданной. Она удивилась. Как это тебе, говорит, удалось попасть лично к профессору Николаеву?! К нему приезжают со всей страны и никакими силами не могут попасть на прием! Я, конечно, буду счастлива поговорить с ним.

Я была в восторге. Чуть раньше назначенного времени мы были на месте, сидели у кабинета. Наконец нас пригласили.

Юлька потребовала, чтобы я не ходила, она, мол, хочет пойти одна. Я махнула рукой, радуясь, что свидание состоится, и заметила время на часах. Через пятнадцать минут она вышла довольная и сказала: «Пойдем домой». Но я тут же открыла дверь и вошла в кабинет. Профессор сказал мне, что все в порядке: ваша внучка очень начитанная, умная и хорошая девушка, я все ей объяснил и она поняла. «Самое главное, — говорю я, — она теперь не будет продолжать это безумие?» Он повторил: «Не волнуйтесь, все будет в порядке». Я обняла его и прижалась к нему, как к родному отцу, говоря, что я очень ему благодарна, что он спас от гибели мою любимую внучку.

Впрочем, вскоре с Юлей возникла новая проблема — она влюбилась в Колю, который окончил ту же школу, но на шесть лет раньше. Я видела его как-то у нее дома и не имела бы ничего против него, если бы не одно важное обстоятельство: он был женат и имел ребенка. Его жена тоже была из их школы, на несколько лет старше Юли. Я разговаривала с Юлей, зачем, мол, тебе встречаться с женатым человеком, у которого маленький сын, которого, конечно, он любит. Туся разделяла мое мнение и говорила, что Юля еще совсем молодая (ей было 20 лет) и еще встретит свободного человека, которого полюбит, тем более что она была красавица и умница и многим нравилась. Но она сказала, что ей никто не нужен, лучше Колечки нет на свете, и они любят друг друга. Что было говорить, она стала уже взрослой, имела свою квартиру и заканчивала университет, работала и училась. Все, что было возможно, я для нее сделала.

В то же время мы с Тусей предпринимали все возможные усилия, чтобы как-нибудь разменять квартиру, в которой она была вынуждена жить с Игорем, несмотря на состоявшийся развод. Это было очень трудно, поскольку квартира была кооперативная. И вот однажды появился вариант обмена их трехкомнатной квартиры на две двухкомнатные. Я понимала, что это уникальный случай, который уже не повторится, и решила во что бы то ни стало не упустить его. Но у меня не было денег, которые надо было сразу внести (требовалась 1000 рублей — по тем временам большая сумма). Я должна была достать их.

На мое счастье, Таня Арясова — моя двоюродная сестра, жившая на севере, где люди получали большие зарплаты, согласилась перевести мне эту сумму телеграфом. Мы, наконец, смогли оформить этот обмен. Но Игорю тоже надо было внести довольно большую сумму денег, а он был в экспедиции. Я давала ему телеграммы, с трудом дозвонилась по телефону, но он только пробормотал, что приехать никак не может. Тогда я послала ему «молнию», и он наконец прилетел. Я объяснила ему ситуацию, что появился вариант обмена, который нельзя упустить. «А что меняться? — он говорит, — у меня нет денег». Пришлось мне идти с ним к моей сестре Гале, которая уже жила в Москве и работала в университете, и просить для него 500 рублей. При этом ручаться за Игоря я не могла, поэтому должна была взять этот долг на себя. К его чести надо сказать, что в конце концов он все же рассчитался с Галей сам.

Это был редкий случай: весь обмен производился в одном доме. Одна квартира была на первом этаже, другая на третьем в соседнем подъезде. Конечно, Игорь выбрал себе лучшую, на третьем этаже, хотя его матери было тяжело подниматься по лестнице пешком. Туся с Олей поселились в угловую квартиру на первом этаже, к тому же без телефона.

Но Туся была счастлива, что наконец избавилась от бесконечной грубости и хамства Игоря. Я заняла еще 500 рублей на приобретение необходимых вещей для квартиры у своей племянницы Наташи Емельяновой и ежемесячно добросовестно выплачивала в получку по 100 рублей. Я получала тогда на работе 170 рублей и, не заходя домой, отправляла по почте сначала по 100 рублей в Северодвинск Тане, а потом, выплатив этот долг, стала рассчитываться с Наташей. Я рада была, что Туся может свободно вздохнуть и жить с Олечкой без вечного кошмара.

Первые два года после операции Туся чувствовала себя хорошо, ни на что не жаловалась и периодически ходила на обследование в больницу. Она уже вышла на работу и летом 1975 году снова поехала в экспедицию в Якутию на три месяца, несмотря на то, что я была категорически против.

По приезде я ей все время говорила, что надо обследоваться. Она даже рассердилась на меня, что я, мол, все время напоминаю ей о болезни, в то время как она нормально себя чувствует, но в начале декабря все же пошла в клинику. Не знаю, что тогда у нее нашли, но 8 декабря ее вторично госпитализировали и сделали операцию по удалению яичников. Через неделю ее выписали домой, дав бюллетень на три недели с назначением химиотерапии и гормональных таблеток.

Около четырех месяцев Тусю держали на больничном под наблюдением. Мне ничего конкретного не говорили: так надо для прохождения профилактического курса лечения. Конечно, я страшно волновалась, подозревала самое страшное, старалась доставать ей все лучшее для питания — фрукты, икру... Мы с Петром часто бывали у нее, хотя она говорила, что я зря беспокоюсь и все в порядке. Но 1976 год был тяжелым: она почти все время была на больничном, не работала и еще дважды лежала в этой онкологической больнице, где ей проводили интенсивную терапию. Я часами обзванивала аптеки, чтобы достать тот или иной нужный препарат. В конце 1976 года ее снова положили и сделали операцию — тотальную резекцию грудной железы.

Будь проклята эта Светухина с ее экспериментами на людях! Вместо того чтоб сразу на первой операции сделать полную резекцию, максимально исключив вероятность развития болезни, она воспользовалась случаем сделать «частичную». Это был, как я выяснила впоследствии, ее конек, с помощью которого она хотела прославиться как новатор в онкологии. И теперь я видела, как на глазах у меня погибала моя любимая единственная дочь, молодая и красивая, так хотевшая жить!..