И вот он наступил — этот ужасный 1973 год, который перевернул всю нашу жизнь.

Однажды, вернувшись из экспедиции, Туся приехала ко мне и сказала, что она обнаружила у себя в груди какое-то уплотнение. Я посмотрела: уплотнение было примерно с орех, и мы тут же поехали с ней в онкологический центр, чтобы ее обследовали. Ей сделали пункцию и отправили на анализ, велев прийти через три дня. Я поехала за результатом одна, все же надеясь на лучшее.

Молодой дежурный врач послал за ответом и, прочитав, равнодушно сказал: «У вашей дочери найдена раковая опухоль грудной железы, надо делать операцию». Повернувшись к молоденькой докторше за соседним столом, он продолжил говорить с ней о чем-то своем.

У меня закружилась голова, и я опустошенно села на стул. Спросила: «Доктор, это правда?» Он ответил, все так же между делом: «Я же вам сказал, с этим не шутят. Возьмите с собой вот это стеклышко, и можете записаться в очередь на операцию к нам или в другую больницу».

В голове у меня потемнело, думаю, боже мой, такие равнодушные люди. Я должна поместить Тусю в самую лучшую больницу Москвы, ни в коем случае не сюда...

Я тогда мало была знакома с онкологией, но была в курсе, что рак — страшная болезнь и надо спешить. Сказать Тусе я сразу не смогла, сообщила только, что ей надо лечь на обследование и я в ближайшее время выясню, в какую клинику лучше обратиться. Занявшись этим вопросом, я говорила с разными врачами и специалистами, выяснила, что по этой специальности считается светилом профессор Блохин, и решила во что бы то ни стало попасть к нему.

И тут я вспомнила, что сын Василия Дмитриевича Ч. работает в клинике у этого самого профессора Блохина. Найдя телефон Василия, я договорилась, что приеду с Тусей к нему поговорить.

С момента моего ухода из 4-го госпиталя инвалидов ВОВ, где я работала с В.Д.Ч., прошло 16 лет, все эти годы мы с ним не встречались и не виделись. Я нашла его сильно постаревшим и выглядевшим болезненно. Он радушно принял нас, посмотрел Тусю и написал Блохину, которого он лично знал, письмо с просьбой принять и осмотреть дочь врача Каменской. Кроме того, он договорился со своим сыном, что тот поможет мне попасть к Блохину, сказав, чтобы мы подъехали утром к нему в клинику.

Но на следующее утро сын В.Д.Ч. принял нас вовсе не дружелюбно. Выяснилось, что ближайшие два часа после назначенного им же времени он будет занят, и я решила, что нет никакого смысла просто так сидеть и ждать: надо попытаться самой попасть к профессору Блохину. Узнав, в каком корпусе его кабинет, я надела свой врачебный халат, и мы отправились туда.

Приоткрыв дверь кабинета, я увидела, что это комната секретаря и в ней много врачей в халатах. Значит, окончилась утренняя конференция, и пока врачи шумели и разговаривали, я незаметно проскользнула внутрь и передала Блохину письмо от В.Д.Ч. Он стоял уже одетый, в плаще, и складывал какие-то документы в портфель, но прочел письмо и очень любезно сказал: «Как видите, я уже на ходу, меня ждет иностранная делегация. Я очень извиняюсь, но если вы сможете прийти завтра, я, конечно, осмотрю вашу дочь сам. Или, если хотите, я сейчас позвоню и вызову в свой кабинет заведующую онкологическим отделением — профессора Светухину, она сразу осмотрит вашу дочь и скажет, что делать дальше».

Я решила, что не стоит опять откладывать, вдруг профессора завтра не будет, и сказала, что мы согласны на осмотр прямо сейчас. Блохин тут же позвонил и, вежливо простившись, ушел. Через некоторое время появилась профессор Светухина и ворчливо спросила секретаршу, почему это ее вызывают к больным в кабинет главврача. Но Тусю она осмотрела и велела нам идти в регистратуру, записываться в очередь на операцию. Я стала упрашивать ее, чтобы Тусю положили как можно скорее, но она ответила довольно грубо: «Что вы думаете, ваша дочь тут одна?» — и надменно ушла.

Мы уныло побрели в регистратуру. Запись шла на июнь (на дворе стоял апрель). Я расстроилась и позвонила сыну В.Д.Ч., что, мол, нас уже осмотрела профессор Светухина по просьбе профессора Блохина, но операция по записи только через два месяца, и не может ли он помочь лечь в клинику раньше, на что он ответил, что не распоряжается поступлением больных, и повесил трубку.

И тут мне помогла регистраторша, которая, видя мое отчаяние, сказала: «Вы знаете, скоро майские праздники, в это время многие выписываются, а ложатся в эти дни меньше. Позвоните мне в начале мая, если будут места, я вам скажу и вы сможете попасть на операцию раньше, чем по записи». Я была ей очень благодарна — мир не без добрых людей…

Итак, 3 мая 1973 года Туся легла в больницу к доктору Светухиной, похожей больше на солдата в юбке, чем на профессора. Операция состоялась 16 мая, в день моего шестидесятипятилетия.

Накануне я разговаривала со Светухиной, которая должна была оперировать. Она сказала мне, что у Туси свежая, еще не запущенная форма болезни, и что она молодая, а потому ей будут делать не полное удаление груди, а лишь частичную резекцию — эту операцию делают, мол, только в этом институте, и она хорошо себя зарекомендовала в легких случаях. Я не спала всю ночь и утром была в больнице, пока Тусю не увезли после операции в специальную палату. Мне сообщили, что все прошло благополучно.

Миша, первый муж Туси, в это время уехал на длительный срок в командировку в Арктику и просил Юлю присмотреть за его матерью Марьей Владимировной. Когда сломали деревянный частный дом в Рубцовом переулке, где когда-то жили Туся с Мишей, он получил однокомнатную квартиру на двоих с матерью в Черемушках, на улице Архитектора Власова.

И вот Юля переселилась к бабушке. Ей было очень трудно, потому что Марья Владимировна была совсем старенькой и становилась уже недееспособной. У нее появились странности: она могла открыть газ и, не зажигая конфорку, поставить чайник, или прикурить папиросу и сунуть ее в рот зажженным концом, или, поговорив по телефону, клала трубку не рычаг, а рядом... Выйдя на улицу, она не могла найти свою квартиру и т. д. Поэтому, уходя, Юля должна была проверить газ, выключить из сети телефон и убрать его, спрятать все опасные предметы. Иногда Марья Владимировна требовала «отвести ее домой», называя какой-то адрес, по которому она жила еще в молодости. Она собирала в сумку вещи, заставляла Юлю одеть ее и вывести на улицу. Выйдя наружу, они проходили несколько шагов, бабушка забывала, куда и зачем идет, и они мирно возвращались назад.

Юля боялась надолго уходить из дому и не могла пригласить к себе никого из друзей или подруг. Когда к ней кто-нибудь приходил, она выходила на лестницу и никого не впускала в квартиру — бабушка сильно возбуждалась, видя незнакомых людей. И Юлю-то она принимала сразу за нескольких разных людей: в белых брюках один человек, в джинсах — другой, в юбке — третий... В общем, Юле было нелегко, уход за бабушкой - это была огромная работа, и я решила попытаться прописать ее в этой квартире, чего она заслуживала. С отчимом (с которым Туся уже была в разводе, хотя и продолжала жить в одной квартире) она оставаться не могла, так как он вел себя безобразно — пил и устраивал скандалы. Я писала, что Юля даже некоторое время жила у своей приятельницы, а мама ее лежала в онкологическом институте и не могла ей ничем помочь.

В те времена прописать внучку к бабушке было очень сложно, даже дочь к матери не всегда прописывали. Я решила, что надо идти в Моссовет и хлопотать, тем более что Миша тогда уже жил отдельно со своей новой семьей, и в случае смерти Марьи Владимировны квартира отошла бы государству. Но как попасть в Моссовет? Вдруг я вспомнила, что наш бывший директор стадиона Разумовский — нынешний председатель Комитета физкультуры Моссовета. В свое время я, работая в медпункте, поставила ему диагноз «разрыв Ахиллова сухожилия» и настояла на срочной операции, которую ему сделали в ЦИТО. Он всегда был благодарен мне, что не остался хромым.

Итак, я отправилась в Моссовет, а когда спросили пропуск — показала свой врачебный пропуск в Лужники и сказала, что я по срочному делу в Комитет физкультуры к Разумовскому. Ему позвонили, он велел меня пропустить, и, поднявшись к нему, я попросила помочь мне попасть на прием к председателю Моссовета Промыслову. Это оказалось абсолютно невозможно, но Разумовский повел меня к заместителю Промыслова, зашел в кабинет и попросил меня принять.

Я вошла и стала объяснять, в чем суть вопроса: я прошу прописать мою внучку к бабушке. Он перебил меня и спросил, есть ли у нее родители. Я ответила, что в этом-то и дело, они и есть и нет, и рассказала, что мать с отцом в разводе, у него другая семья, а мать лежит в онкологическом институте после тяжелой операции, и если с ней что-нибудь случится, девочка останется под открытым небом. Она уже уходила из-за отчима из дома, поскольку он пьет и ведет себя отвратительно. Сейчас она уже около года живет у бабушки, матери отца, ухаживая за ней, так как та недееспособна. При этом девочка работает на почте в ночное время, а затем, покормив бабушку, идет в Университет, где при этом учится на отлично. Даже показала ему Юлино фото, сказав, что она серьезная девушка, а не какая-то пустельга.

Тогда он сказал мне: «Все, что вы рассказали, должно быть отражено в справках: о состоянии бабушки от врача, из ЖЭКа о метраже, из больницы о состоянии матери, нужно еще заявление от отца и справка о разводе родителей. Если сможете за неделю все это собрать, то приходите и мы разберемся в этом вопросе».

Я сказала, что обязательно смогу. В результате он докладывал Промыслову о моем деле, и тот подписал, что не возражает. «Моссовет все со своей стороны сделал, - сказал мне заместитель Промыслова при нашей последней встрече, — теперь документы пойдут в МВД и вопрос будут решать там, а свое решение передадут в ваше районное отделение милиции». Я благодарила его от всей души и сказала, что буду ждать результатов. Через несколько месяцев Юлю вызвали в милицию и сообщили, что теперь она прописана на улице Архитектора Власова.

За это время состояние и болезнь бабушки все ухудшались, и психиатр настаивала на том, что ее необходимо положить в стационар для более эффективного лечения. Я посоветовалась со старшим сыном Марьи Владимировны Вениамином, и мы пришли к выводу, что надо решиться на госпитализацию. В скором времени ее поместили в 15-ю психиатрическую больницу. Мы навещали ее там, приносили ей гостинцы и теплые вещи, так как в палатах было прохладно. Бабушка была слаба и апатична, путала события: говорила, что Миша погиб в авиакатастрофе и мы это от нее скрываем. Иногда она вовсе меня не узнавала, принимая за кого-то еще.

Когда в конце августа Юлечка сообщила ей, что теперь будет жить у нее на легальных условиях, бабушка сказала, что это хорошо, но почему же Миша не приходит ее навещать? Насколько я знала, и Миша и Вениамин были у нее буквально накануне, а значит, память у нее не улучшается. В довершение ко всему она заболела гриппом (была эпидемия) с осложнением на легкие и в середине сентября умерла — организм не выдержал.

Это был все тот же 1973 год, в который произошло столько всего: развод Туси с Игорем, болезнь Туси и операция, прописка Юли и смерть Марьи Владимировны… К сожалению, не все возникшие проблемы этот тяжелый год унес с собой, некоторые имели дальнейшее продолжение.