Елена Каменская родилась 10 июня 1913 года в Смоленске. Семья Каменских с двумя старшими дочерьми – семилетней Галиной и пятилетней Тамарой – к этому моменту обосновалась в собственном доме на Казанской горе. Тамара, моя прабабка, в своих воспоминаниях довольно много пишет о сестре. «Ляля – моя младшая сестра – росла довольно слабенькой девочкой, часто подверженной простудным болезням. (…) Ее очень оберегали от всего и ничего не давали делать. Няня Наташа ее очень любила и нянчилась с ней, а на нас часто покрикивала: «Дятёнке покоя от вас нет, як юлы носятесь!» Няня и прозвала Елену Лялей. Так она и стала – Ляля для семьи, Лялец для подруг, тетя Ляля для племянниц и, наконец, баба Ляля – для нас, внуков и правнуков.

Добавлю, что Владимир Каменский, отец девочек, мечтал о сыне. В фамильной легенде существуют разные версии высказывания, которое он произнес, когда узнал, что снова родилась дочь, но не в высказывании суть. Суть в том, что если старшим девочкам Каменским еще удалось застать более-менее благополучные времена, когда семья была счастлива и жила в довольстве, когда в стране была еда и не было войны, когда еще можно было родиться девочкой и папа бы не расстроился, то Ляле с самого начала не повезло. 

В 1914-м году началась война, у отца стало значительно меньше времени на семью: как смотритель Смоленского особого магазина (проще говоря – военного склада) он был круглосуточно занят отправкой эшелонов с продовольствием на фронт. В 1915-м начались добровольные «уплотнения», и Каменские уступили часть комнат беженцам из Прибалтики. В 1917-м Владимир Каменский вышел в отставку и увез семью в Киев – город своей мечты, куда еще не докатилась революция. Но вскоре беспорядки начались и там. Каменский отправляет жену с тремя дочерьми обратно в Смоленск, а сам остается в Киеве на месяц – завершить дела. В Смоленск он больше никогда не вернется. Старшие девочки отца успели узнать и помнили его всю жизнь, Ляля же была слишком мала, чтоб сохранить что-то более четкое, чем его размытый образ. 

Началось смутное время. Смутное это время продолжалось на протяжении всей Лялиной жизни. 

В полуголодные 20-е годы смешливая и боевая девочка Ляля окончила школу, затем Смоленский техникум связи и пошла работать на Смоленский телеграф. Там ее застала война: 22 июня 1941 года из всей семьи только она одна оказалась в городе и была моментально мобилизована в числе прочих сотрудников телеграфа. Рассказывали, что здание телеграфа уже горело, когда сотрудникам разрешили спасаться. Немецкие танки входили в пылающий город. Ляле с подругой чудом удалось добраться под градом пуль до вокзала, откуда как раз отправлялся последний эшелон. Влезть туда можно было, только прыгнув на головы в прямом смысле этого слова. Девушки забрались на дверь вагона и – прыгнули.

В Тамбове, куда прибыл эшелон, их забрал первый же патруль до выяснения личностей. Через несколько дней Лялю отправили в действующую армию связистом. 

…Родные узнали об этих приключениях много позже, спустя полтора года, когда от Ляли внезапно пришла весточка в военный госпиталь под Рязанью, которым заведовала ее сестра Тамара. «Мы все вместе написали Ляле письмо, – пишет моя прабабка, вспоминая эти годы, – и через некоторое время она приехала к нам в отпуск на три дня. Радости не было конца! По сей день сохранилась фотография с ее приезда в Солотчу: она в военной форме и я. Позже время от времени приходили короткие треугольники, оповещавшие о ее перемещении по фронту, вплоть до тяжелейшей контузии в 1944 году, которая оставила ее инвалидом».

Три с половиной года Ляля Каменская, болезненная девочка со слабым здоровьем, нянина и мамина любимица, провела на фронте. Сначала на передовой, по-пластунски ползая по полям сражений, восстанавливая связь. Затем снова на передовой, но уже старшим лейтенантом, командиром взвода связи. А потом – тяжелая контузия позвоночника, грудной клетки и головы, пять месяцев в госпитале, инвалид 2-й группы.

Мне кажется, на Лялином характере и на всей Лялиной жизни очень сильно сказался резкий переход из благополучного раннего детства в собственном доме с огромным садом, сестрами-институтками, матерью-красавицей и отцом-офицером в полную бесприютность`1918 (и далее везде). Как сказали бы нынешние психологи, становление ее личности пришлось на тот переломный момент, когда старые ценности уже потеряли смысл, а новые еще не сформировались. Возможно, я много себе позволяю, рассуждая таким образом, но сочетание фамильного «каменского» упрямства со вставшим на дыбы безжалостным миром, безнадежностью и пониманием собственного бессилия – очень непростая смесь. Говорят, в юности Ляля была веселой и жизнерадостной, с прекрасным чувством юмора, но на обратной стороне фотографии, снятой 4 февраля 1940 года, её рукой написано: «Я стала уже старая». Ляле там 26 лет. До войны оставался год.

И все же мне кажется, что настоящая Лялина жизнь пришлась именно на войну. Именно там, в кошмаре передовой, Ляля была сильной и нужной. Именно там она растратила последние остатки оптимизма и юмора. Именно там, на фронте в военное время, Ляля была героем, а не младшей дочкой и болезненной сестрой, которую надо оберегать, жалеть и баловать. И именно об этом времени и об этой Ляле мы не знаем почти ничего. 

После войны Ляля с мамой Евгенией Макаровной волею судеб оказались в городе Горьком (комната в Смоленске, куда их доуплотняли в 30-е годы, сгорела в первые же дни войны). Им дали, как тогда говорилось, «жилплощадь» – пятнадцатиметровую комнату на втором этаже деревянного дома без удобств. В комнате было печное отопление, дрова выдавались по карточкам.

Ляля (инвалид 2-й группы) и Евгения Макаровна (которой было почти 70 лет), таскали воду из колонки по лестнице на второй этаж и жили на Лялину пенсию. Жили плохо, за чертой бедности. В 1948 году, несмотря на инвалидность, Ляля пошла работать на Горьковский телеграф.

Спустя годы Ляля написала книгу — фронтовые воспоминания. О книге прознали в совете ветеранов, переговорили с издательством и уже готовы были издать, как вдруг Ляля передумала — нет. «Нас было там много, — сказала она. — Вдруг прочтут мою книгу фронтовые друзья и скажут: «Что же она, больше нас, что ли, воевала, больше нас сделала? Зачем она хочет выделиться?» Книга так и не была опубликована. Точно так же жестко Ляля отказала генералу, который сватался к ней в 50-е годы. «Не желаю быть никому обузой», — отрубила она. И так никогда и не вышла замуж.

С той же жесткостью Ляля рассорилась со старшей сестрой Галиной. Лялин упертый военно-патриотический сталинизм никак не мог даже на расстоянии ужиться с Галиной непримиримой ненавистью к Сталину, который сломал ей жизнь, отнял у нее семью и отправил в КарЛаг как жену врага народа. Сестры не разговаривали годами. Моя же прабабка Тамара могла часами доказывать Ляле по междугороднему телефону, что Бога нет: с фронта Ляля вернулась не только сталинисткой, но и истово верующей православной. 

В 1955 году умерла мама – Евгения Макаровна. Старшие сестры срочно приехали в Горький. Ляля в это время лежала в больнице и категорически отказалась ехать на похороны. «Я столько лет прожила с мамой, — сказала она, — теперь я остаюсь одна и хочу запомнить маму живой». В последнем письме к Тамаре мама переживала больше всего за младшую дочь и просила Тамочку не бросать сестру. 

Ляля Каменская умерла в 1986 году, в больнице города Горького, и похоронена на пригородном кладбище, где Горьковскому телеграфу как организации были положены льготные места. Последние тридцать лет она прожила одна, то с любимой кошкой, то с собакой, в однокомнатной квартирке, которую ей дали как ветерану и инвалиду войны в конце 50-х годов. Периодически она брала к себе жиличек-помощниц, но надолго они не задерживались и в основном, как говорилось, были «себе на уме». 

Моя прабабка Тамара – кудесник хитроумных квартирных обменов – неоднократно пыталась перевезти Лялю в Москву. Она превосходила себя в каждой новой «цепочке», но на последнем звене – согласии Ляли на переезд – все рушилось. Один раз она отказалась переезжать из-за того, что соседи неодобительно отнеслись к ее собаке, в другой раз ей не понравился шестой этаж… Вся родня пыталась уговорить Лялю, но договориться с ней было невозможно, и мне кажется, что за ее скромностью, болезненностью и непритязательностью скрывались жесткие принципы и железная воля, подчас диктовавшая решения и поступки, идеологически несовместимые с благополучием и личным счастьем. 

В Горьком у Ляли не было никого из родных. После ее смерти квартирка на улице Героя Чугунова отошла девушке, которая совсем недавно поселилась у нее как помощница, а рукопись Лялиной книги так и пропала навсегда.