Утро выдалось ласковым. Клаус потянулся всем собой, дважды пружинисто свернулся в морской узел и с удовольствием бодро пожевал на завтрак земли, влажной после ночной прохлады. Сегодня могло случиться что-нибудь интересное – из-под зубчатого козырька консервной банки проглядывало ярко-голубое небо, перечирканное острой зеленью травинок. Клаус устроился так, чтоб загнутая крышка – полукруглая, с симметричными зубцами – закрывала ровно половину неба по диагонали, и некоторое время лежал, откинув голову и любуясь представившейся ему картиной.

– Хо-ро-шо! – с восхищением сказал он сам себе. В самом деле, можно ли было требовать от жизни большего? Кров, тепло и даже еда были ему обеспечены, как и основная часть защиты, во всяком случае – защиты «от бытовых травм», как выразилась бы бабушка Клара, а уж она-то знала в травмах толк. Трижды в жизни ей пришлось начинать с нуля, и к старости у нее накопилось бы шесть себя – полноценных червяков-бабушек-Клар, отрастивших себе кто голову, кто хвост, смотря с какой частью довелось им расстаться в результате «бытовых травм», случившихся с исходной бабушкой. Шесть! – гордо повторяла бабушка, качая исключительно юной для ее возраста головой. Если бы все они, конечно, выжили, – добавляла она мудро, с легкой печальной улыбкой.

Бабушка Клара, конечно, знала об огромном количестве опасностей, подстерегающих юного червяка в бушующем житейском океане. Кроме «бытовых травм» в их мире происходили и «форс-мажорные события» – к ним бабушка Клара относила, например, Рыбалку.

Именно Рыбалка и случилась с Клаусом в этот прекрасный, так нежно начавшийся летний день. Полюбовавшись на изысканный вид из консервной банки, он, как обычно в это время суток, собрался отрепетировать парадный проход сквозь землю (дно банки, конечно, мешало по-настоящему быстро и глубоко закапываться, но внутри было уже достаточно земли для того, чтоб отрабатывать основные движения). И в этот момент всё закрутилось, банка взмыла в воздух, что-то неведомое выгнуло крышку дугой, впустив ослепительно-яркий свет и целое море свежайшего воздуха, от которого Клаус немедленно словно бы опьянел. Его подкинуло, смяло, пронзило и перенесло в иные миры, о существовании которых не рассказывала ему даже бабушка Клара, поскольку с ней самой Рыбалка никогда не случалась.

И-зу-ми-тель-но! – восхитился Клаус, понимая какой-то частью себя, что это не совсем подходящее слово.

В то же время консервная банка, призывно распахнутая, лишенная последнего жильца под смятой крышкой, печально лежала на самом краю обрыва над небольшой речушкой, неуверенно влекущей свои волны с запада на восток. Кто бы мог подумать, размышляла банка, что конец мой будет таким – пустынным и бессодержательным! Ведь начиналось все хорошо, с рождения она несла в себе бездну смысла – точнее, сто двадцать пять граммов плотного, насыщенного осязаемого смысла, и не для каждого, только для ценителей качественного консервированного тунца. Но что-то пошло не так; банка ли попала в плохие руки или с течением времени смысл ее как-то поиздержался и обесценился – уже не узнать. Так или иначе, преобразовавшись сперва в сомнительные понятия, затем в беспочвенные идеи, а после скукожившись до плохо пахнущих домыслов, вся внутренняя сущность банки в конечном счете ушла коту под хвост, причем в самом прямом смысле слова.

И вот, лежа на заросшем сочной зеленой травой берегу, она размышляла о несправедливости бытия. Я заслужила большего, думала она. Я могла стать копилкой, и мой внутренний мир бы обогатился! Знавала я и тех, кому удалось стать инсталляцией при жизни, а были они ничем не лучше меня! Ну уж почетное место в гирлянде позади машины новобрачных всяко было мне обеспечено. Ах, если б был еще один шанс!.. И тут с ней случилось то, чего она уж точно никак не ожидала: её схватили, перевязали обрывком грязной упаковочной веревки и наскоро прикрутили к сопротивляющемуся и визжащему существу с ободранным хвостом и парой лишаёв разной этиологии на боках.

Банка только и успела что удивиться мгновенным прихотям судьбы, когда скакун ее понесся вдоль берега по петляющей тропинке, увлекая её за собой. Банка неслась, восхищаясь стремительностью полета, поражаясь яркости красок, сливающихся в единую палитру желто-зелено-голубой траектории, и, наконец, умиротворенно восхищаясь изысканным ритмом, который она создавала, ударяясь об землю. Так вот он, смысл – созидание, творение, восхищение! – поняла консервная банка, и, оторвавшись наконец-то от кошачьего хвоста, она скатилась с крутого берега и упала в прохладную воду реки, смывающую все ошибки и неурядицы прошлого. Снующие рыбешки встретили ее с радостью. Где-то там ждал ее и обретший просветление Клаус.

Матильда, серая бродячая кошка, избавившись от назойливого преследования, присела на деревенской околице, нервно оглянулась на блестящую змею реки и устало почесала оба своих лишая по очереди.

Ах, где мой банковский тунец!.. – вспомнила она присказку прабабушки Клаудии, чья когда-то не менее серая, чем у нее, мордашка была широко известна в кошачьих клубах как истинный блю-пойнт. Выплюнув хрусткую блоху, Матильда легкой походкой направилась к ближайшему сараю. Пойду, сопру у Петровны сметаны, – с ленивым азартом подумала она. – И, пожалуй, сливок.