Однажды мы проснулись утром поздно как никогда, с тяжелыми головами (вероятно, было подсыпано снотворное – может, в еду на общей кухне?). Мама, вставшая первой, обратила внимание, что покрывало на ее сундуке сброшено. Она удивилась, поскольку точно знала, что им не пользовались накануне! Замки сундука были на месте, но, когда мама пошла в маленькую комнату, она увидела голую стену там, где еще вчера висела наша одежда.

Все были в недоумении, заявили о краже. Через день был обнаружен небольшой сверток с отобранными старыми вещами, брошенный, вероятно, через забор на немецкое кладбище, которое было недалеко от дома. Больше ничего не нашли. В сенях, при входе в кухню, было вырезано окно, и два окна в кухонной двери. Подозрение падало на Эдит, сестру Ирмы, но доказательств не было.

Итак, мы остались в платье, которое сняли вечером. Хорошо, что верхние пальто, висевшие в передней, не тронули, а также не смогли проникнуть в заветный сундук, где хранили тонкое голландское полотно, простыни и когда-то модные мамины платья. Все это произошло летом. Помню, тогда из маминого подвенечного платья перешили красивое платье Гале, в котором она потом щеголяла.

Вообще Галя была интересная и элегантная девушка, у нее уже были поклонники, а сама она была влюблена в своего тренера Стася Янаниса. Они чуть не поженились, но что-то у них расстроилось, и мама почему-то была против. Он уехал в Ленинград, где поступил в институт Лесгафта и впоследствии стал его профессором. Они переписывались вначале, но потом переписка прекратилась. Галя стремилась закончить свое образование и уехать в Москву. В Москве она вначале поселилась у знакомой, затем сняла койку у какой-то старушки на Арбате, а потом, окончив предварительно курсы английского языка, чтобы получить диплом, стала работать переводчицей в университете и еще подрабатывала, печатая на машинке с иностранным шрифтом, – так и осталась жить в Москве. Одно время она состояла в гражданском браке с мужчиной по фамилии Фуков, но это было недолго. В дальнейшем она встретила очень порядочного человека, Георгия Ильича Колдомасова, и вышла за него замуж. Он окончил сельскохозяйственную академию и был замминистра сельского хозяйства. Очень скромный человек и выдержанный, идейный коммунист, не хапуга, как многие партийцы в те времена. Я помню, когда ему предложили на работе путевку в санаторий, он отказался: «Отдайте тому, кто нуждается в ней, а я могу купить себе сам». Жили они сначала в коммуналке на Малой Бронной в одной комнате. Правда, в квартире были все удобства - газ, ванная комната, что было в те времена далеко не у всех. Потом, через несколько лет, они переехали на улицу Герцена, теперь уже в скромную отдельную двухкомнатную квартиру в одноэтажном домике, вход со двора. В одной из комнат была перегородка, за которой значилась кухня без окна. Вот так, не то что теперь ответственные работники имеют хоромы и роскошную обстановку. У них было двое детей: Наташа и Оля. Жили скромно. Галя тоже работала. О дальнейшей их судьбе напишу позже, а пока возвращаюсь к своей смоленской жизни.

Я училась в школе и уже не боялась больше мальчишек, а если они задирались или дергали меня за косу (у меня была толстая и длинная коса) – давала им сдачи. В школе я проучилась четыре года (тогда были девятилетки), ходила во вторую смену.

Начались времена НЭПа, когда после голода и скудного пайка по карточкам в магазинах появилось вдруг всё, но по безумным ценам. Денег у нас не было, на всю эту роскошь можно было только смотреть. Появились спекулянты. Вообще была в те времена какая-то анархия, воровство и убийства. На улицах было опасно – раздевали и грабили. Помню, недалеко от нас убили одного «нэпача» и девушку...

Улицы не освещались, и мне всегда из школы было жутко ходить. Попутчики были только до полдороги, а потом приходилось идти одной через длинный переулок и Казанскую улицу в полной тьме, а народу на улицах не было, так как вечерами все сидели по домам. Вспоминаю, как я шла во тьме и вдруг из калитки выскочил с гиканьем какой-то пьяный. Я бросилась бежать, а перед этим была гроза, и вдруг меня ударило током – по-видимому, наступила на оборванный провод. Я в холодном поту еле прибежала домой. Мама всегда ждала меня, чуть запаздываю – страшно переживала, не случилось ли что со мной.

Окончив школу, я могла поступить только в техникум, потому что на весь класс в тридцать человек давалась всего одна путевка в вуз, и конечно, только комсомольцу. Поэтому я поступила в трехгодичный фельдшерско-акушерский техникум.

Вместе со мной поступила туда моя подруга по физкультуре, которая жила недалеко от меня, – Маруся Шкубер. Мы часто бывали друг у друга, и наша дружба продолжается и до настоящего времени, хотя нам теперь по 87 лет и мы живем в Москве. Еще в Смоленске, после окончания техникума она вышла замуж за спортсмена-конькобежца Лёву Шкубера, в дальнейшем он стал инженером-строителем. Они уехали сначала в Минск, а потом в Москву, но мы все время переписывались, а теперь иногда видимся и созваниваемся.

Я помню, в ДК Дома Красной Армии мы еще занимались ритмикой, которую преподавал Николай Дашков – двоюродный брат знаменитого тогда Касьяна Голейзовского. Это было новое течение – танцевали босиком (вспомните Айседору Дункан).

Мы очень любили ритмику. Давалось какое-то задание, и нужно было отразить его в танце. Занимались большой группой, человек десять-двенадцать, куда входили и старшие, такие как Галя и ее подруги. Мы все участвовали в концертах, которые проходили по торжественным дням в ДК и имели большой успех. Танцевали мы в хитонах – свободной легкой одежде до колен, через одно плечо, черного цвета, волосы распущенные, черная ленточка через лоб завязывалась под волосами. У меня и еще у одной девушки, Кати Дубиневич (впоследствии по мужу Городской, она тоже стала моей подругой на всю жизнь), были очень хорошие волосы до колен. Дашков ставил «Танец Анитры» Грига – Катя Дубиневич танцевала в середине в красном хитоне – и второй танец, «Смерть Озе», где все были в черных хитонах. Было очень красиво. К сожалению, все мои фотографии пропали. Таня Троицкая, с которой мы жили в одном доме, тоже участвовала в этих танцах, и из ДК мы всегда возвращались вместе. Вдвоем идти было уже не так страшно, как раньше было в техникуме и в школе.

Но вот однажды мы выкинули штучку! Таня, не помню из-за чего, повздорила с родителями, я ее поддержала, и мы решили: давай в пику им сегодня после занятий не вернемся домой! Изобрели план. Останемся в ДК, к вечеру пойдем в читальню и незаметно там спрячемся. Так и сделали. Когда все стали расходиться, мы незаметно забрались за диван, который стоял наискосок к углу и на нем был длинный белый чехол. Вот все ушли, и заведующая читальным залом, видя, что никого нет (кому придет в голову, что мы за диваном), погасила свет и заперла нас снаружи. Когда в коридоре наступила тишина, мы вылезли и расположились на диванах, стали думать, что же мы будем делать дальше. Конечно, не спалось, и мы понимали, что мамы теперь сходят с ума. Ведь если мы вдруг не вернулись домой, значит, что-то случилось. Уже мы и ругали себя, что заставили мам страдать, и действительно – они бегали одна к другой и не знали, что же делать: может, нас уже нет в живых.

Мы не спали всю ночь. Наконец, часов в 5 утра, кто-то прошел по коридору – рядом была кухня и, видимо, пришел повар. Мы стали стучать, поднялся переполох, нам открыли дверь и стали допрашивать, как это мы сюда попали. Мы придумали, что задремали в уголке и нас не заметили. В общем – скандал. Но так как все было на месте, нас не стали вызывать к начальнику и делать разбор, в общем, все закончилось благополучно. Но нам было неудобно за наш поступок, и мы вскоре перекочевали в другой клуб – «Динамо».

А в то утро, когда мы вернулись домой, мамочки были так рады, бросились нас обнимать и целовать, вместо того чтобы дать нам хорошую взбучку, а нам в глубине души было стыдно, что мы своей глупостью столько причинили им переживаний. Две дуры! – нам тогда было лет по 16.

Через некоторое время Танины родители переехали в Москву, где жила сестра ее мамы со своими двумя уже взрослыми детьми, а Таня некоторое время жила одна. Я всегда старалась ее чем-нибудь поддержать – то картошки накопаем в огороде, то кусочек хлеба от себя оторву, так как она была очень нерасчетлива, и тех денег, что ей присылали родители, всегда не хватало. Бывало, как получит, подойдет под окно и кричит: «Тамара, идем лопать халву, мне пришел перевод!», причем она не произносила «л», так что получалось «Тамара, идем вопать хавву!».

В дальнейшем Таня вышла замуж за Пригожина. Он окончил Красную профессуру. Потом они тоже переехали в Москву, и я как-то была у нее на даче в Подмосковье.

Конечно, с возрастом (когда я закончила школу, мне было 16 лет) за нами стали ухаживать мальчики – в основном наши спортсмены. Но мы просто дружили с ними, болели за команду на футбольных матчах, гуляли вечером в Лопатинском саду, и ни о каком сексе, как это сейчас принято, не было и речи. Один из ребят, по фамилии Комаровский, учил меня ездить на велосипеде и часто возил на раме по парадному плацу (круг 400 на 500 метров). Мы были с ним в дружеских отношениях, и вдруг он делает мне предложение! Я пришла в ужас и три дня не выходила из дома, чтобы не видеть его, я просто возненавидела его и стала избегать.

Многие наши девчонки были влюблены в Бориса Мачульского. Стройный, гордый, красивый юноша, он входил в сборную города по футболу, а также по прыжкам в высоту, был капитан команды. Мы звали его Бобкой. Там же был и Леня Любимский, его товарищ, более простой и симпатичный, которого называли Джек, потому что у него были вьющиеся волосы и он всегда сильно загорал. Однажды мы всей спортивной группой поехали на загородную прогулку, устроили пикник, игры и соревнования, гуляли, веселились. Я пошла прогуляться с Бобкой, и он признался мне в любви. Мы с ним обнялись и поцеловались. Обратно очень дружелюбно возвращались на грузовой машине, на которой приехали, и всю дорогу любезничали. Я была на седьмом небе, так как он мне давно нравился, но всегда он со всеми был какой-то немного надменный. Конечно, мне не терпелось сообщить о такой победе Марусе, но я смогла увидеть ее только дня через четыре. Услыхав мой рассказ, она сообщила мне, что вчера этот самый Бобка тоже признался ей в любви. Вот тебе и недоступный Бобка!

После этой истории мы стали его презирать. Вероятно, он понял, что мы все рассказали друг другу, и начал нас избегать. Так был изобличен наш идеал. Года через два Бобка женился на спортсменке из другого клуба, но жизнь его закончилась печально: во время прыжка с шестом он неудачно упал, повредил себе обе почки, тяжело болел и вскоре скончался. Говорили даже, что якобы врачи уже констатировали смерть и его перенесли в морг, и будто он на какой-то срок пришел в сознание. Какой ужас! Мы все переживали за него тогда – ведь он был совсем молодой, наверное, не более 22 лет.