Итак, мы очутились в Солотче Рязанской области. Санаторий был расположен в очень красивом месте, в лесу среди зелени, рядом река Старица, старое русло Оки с большим песчаным пляжем. Детский санаторий на двести коек, пять корпусов с верандами и просторными палатами, стены которых красочно расписаны различными сюжетами из сказок Пушкина. Санаторий был оснащен хорошими ортопедическими кроватями на колесах, так как летом дети жили на свежем воздухе на террасах, а зимой – в палатах, и в «тихий час» после обеда их вывозили на террасы в меховых спальниках.

Зимой здесь проводились учебные занятия по школьной программе, так что кроме врачей держали еще и штат учителей. Для лежачих больных были сделаны специальные накроватные столики, на которых можно было лежа читать и писать. В санатории было пять врачей, по количеству корпусов, каждый отвечал за свой корпус как заведующий, а над всеми стояла заведующая медчастью – пожилая женщина с палочкой, прихрамывающая из-за перенесенного в прошлом туберкулеза костей. Это была симпатичная и интеллигентная женщина, с семилетним сыном, муж которой был репрессирован. Позже, когда он вернулся из ссылки, она уехала, передав мне полностью заведование всей медчастью. Директором же санатория был просто партийный работник, не имевший отношения к медицине и занимавшийся в основном хозяйственной работой.

Среди врачей санатория была Мария Семеновна — очень милая женщина и моя приятельница. Далее – Фрида Моисеевна и Лариса, тоже молодые врачи, приятные и дружные. В дальнейшем еще приехала Галина Михайловна Бельсон — хороший по натуре человек, но с физическим дефектом, на костылях, перенесшая в детстве костный туберкулез. Были еще врач-лаборант Ситникова с дочерью, девочкой лет шести, но она держалась отдельно от других. Еще зубной врач, довольно-таки простая женщина, и музыкальный работник Таня, игравшая на аккордеоне и пианино, с которой мы тоже общались в дальнейшем в Москве.

Вскоре после моего приезда нам прислали еще одного врача, молоденькую, только что окончившую институт Марию Ивановну, еще совсем неопытную, которую я вводила в курс дела. Мы с ней подружились и уже потом, в Москве, в течение многих лет были близки семьями.

Летом на продолжении территории, принадлежавшей санаторию, открывался пионерский лагерь, где в отдельных домиках среди леса жили ребята. За этой территорией начиналось село Солотча, там, в трех километрах от санатория, находилась школа, в которую вскоре начала ходить Туся.

Питание для детей в санатории было очень хорошее. Правда, деревенские дети, непривычные к такой еде, выбрасывали за бортик террасы бутерброды с черной икрой, говоря «фу, опять лягушачья икра!». А для сотрудников была столовая, довольно приличная, где можно было за умеренную плату получать завтраки и обеды.

Я договорилась, что по мере надобности к нам будет приезжать консультант, чтобы можно было отправлять в Москву нуждающихся в операции детей. К нам приезжал профессор Мочульский, стопудовый толстяк, из института туберкулеза. Осматривал подготовленных для консультации ребят, и некоторых мы переводили (конечно, с согласия родителей) в Москву для операции. Мне хотелось, чтобы наш санаторий был связан с клиникой и не отставал от столичного.

Временами я на выходные ездила в Москву, и привозила что-нибудь вкусненькое, чтобы побаловать свою дочку. В Москве останавливалась у Сони и Жени, который был другом Петра и не упускал случая сообщить ему о моем приезде, так что я постоянно у них виделась с ним. Петр нравился мне все больше, так как всегда относился ко мне очень благожелательно и искренне.

Переписка с Василием тоже продолжалась, и вот однажды неожиданно он приехал сам в наш санаторий в качестве консультанта. Санаторий ему понравился, он провел беседу-лекцию с врачами, подсказал, какое еще оборудование надо приобрести, и т. д. Я устроила ему прием. Помню, фигурировал заливной поросенок и фаршированная щука, которую я научилась там готовить, поскольку у нас в озере водилось много щук. Он сказал мне, что хлопочет перевод в Москву, хотя у него в Свердловске клиника поставлена на высшую ногу и ее знают даже за границей, и сказал, что делает это ради меня. И что он знает, что в Москве его недолюбливают в ЦИТО, где сидят сплошь консерваторы от науки и держатся за свои кресла, а его критикуют за новаторство как в медицине вообще, так и в хирургии в частности.

Действительно, он брался за таких больных, от которых все отказались, делал новаторские операции и добивался успеха. Он впервые стал оперировать на позвоночнике при сколиозе и горбах – в те времена «фиксация позвоночника» костной планкой, взятой из голени, в России еще не делалась, как и многое другое. Я очень обязана ему своими знаниями в травматологии, они мне очень пригодились в дальнейшем. Кроме того он советовал мне обязательно изучать иностранный язык, и я, будучи еще в Москве, поступила на курсы немецкого, а уехав в Солотчу, продолжала учить его заочно.

Итак, у меня была обширная корреспонденция: Свердловск, Москва и Смоленск. Маме я помогала материально, и в первое же лето Ляля гостила у меня во время очередного отпуска. Так шла работа и жизнь.

Туся росла, крепла и уже ходила в школу, была умной и способной девочкой. Время шло, и скоро близился конец моей трехлетней обязательной работы после института, которую я выполняла добросовестно. Теперь я должна была определиться, останусь ли здесь дальше.
Пора было решать и свою личную жизнь. Мне было уже 32 года.

Чем больше я виделась с Петром, тем больше он мне нравился, характер у него был мягкий, во всем он был очень благородный и тактичный. Петр был влюблен в меня, умел как-то особенно красиво ухаживать, всегда приносил мне цветы. Никогда не подчеркивал своего «я», хотя занимал тогда приличный пост – был заместителем постпреда Киргизской республики, часто ездил в командировки и выполнял большую работу.

Что касается Василия, я его очень уважала как отличного хирурга и крупного ученого-новатора. Что и говорить, в какой-то степени мне льстило, что он влюблен в меня. Он говорил, что мы должны быть вместе, но что для этого я должна подождать какое-то время, пока он переведется в Москву. Но многие его черты, как я подметила, говорили, что характер у него «не сахар», он бывал резок, груб и нетактичен с подчиненными, выставлял напоказ свое «я». Это мне не нравилось в нем и говорило не в его пользу, а я в свое время достаточно настрадалась уже от Сергея.

Однажды меня больно поразил такой случай: мы с Василием спускались по лестнице какого-то ресторана, и вдруг он увидел издали своего товарища. Быстро отойдя от меня, он сказал: «Подожди внизу, я приду». Почему же он не мог меня представить как знакомую? Испугался, что тот может о чем-то подумать или проговориться? Я медленно вышла на улицу и хотела сесть в автобус, но он догнал меня и стал извиняться.

Второй раз я была неприятно удивлена, когда он при мне стал выговаривать официанту, что тот приписал что-то в счете. Неужели он такой мелочный и жадный? При его средствах! Это было противно и бестактно.

Петр же характером был удивительно мягкий и ровный, я чувствовала и ценила его надежность, зная, что он очень предан мне.
И вот однажды Петр, все с тем же Женей, заявился ко мне в Солотчу. Решил, наверное, пойти ва-банк, так как я все еще не дала ему ответа на его предложение выйти за него замуж. Он сказал, что ждет моего последнего слова и решил: если я ему сейчас откажу, он тут же отправляется добровольцем и пойдет в первый же батальон (тогда была какая-то заваруха не то в Японии, не то в Китае, куда были направлены наши войска). Он сказал, что развелся с женой и даже поменялся квартирой (вернее, комнатой) с ее матерью, и что он ждет моего окончательного ответа. А если нет – он сейчас же отсюда поедет под пули. Он говорил, что первый брак его был неудачей и он наконец встретил человека, которого полюбил всей душой. Я сказала: «Хорошо, я подумаю и на днях приеду в Москву». Он был такой непосредственный, прямой, я знала, что он сделает, как говорит.

Невольно я сопоставляла характеры одного с другим, и мое предпочтение склонялось в сторону Петра. Я искала преданного и верного друга жизни. Петр шел на все, предлагая мне руку, кроме того, у него не было детей. У Василия была семья и дети, которые могли страдать из-за ухода отца и меня ненавидеть. Плюс еще возраст – разница в семнадцать лет, что со временем скажется.

Материальная сторона меня не беспокоила, мы будем оба работать, и я знала, что Петр будет во всем помогать мне, тогда как Василий вел себя как барин. Мне не нужны были его деньги, мне нужен был настоящий, надежный друг жизни.

И вот, взвесив всё, я написала Василию, что выхожу замуж за Петра.

Вскоре в ответ получила телеграмму: «Воздержись решением выезжаю». За это время у нас с Петром было уже все оформлено, мы зарегистрировались в ЗАГСе 3 марта 1941 года. Скромно отметили наше бракосочетание в его комнате на улице Станиславского среди своих друзей.

Что же касается Василия, я встретилась с ним и имела открытый разговор: он был взбешен моим поступком и сказал, что задержка во времени зависела не от него. Рассказал, что его жена тяжело больна и находится в безнадежном состоянии, о чем он мне не хотел говорить. У нее рак печени, и дни ее сочтены. Он не имел морального права, да и врачебная этика не позволяла ему оформить развод в таком ее состоянии, тем более и дети были уже достаточно взрослые и, конечно, осудили бы его за это. Что теперь он брошен и совсем одинок и несчастен, что он очень полюбил и привязался ко мне и никогда не думал, что я предпочту ему другого. Я видела, что он действительно очень расстроен, мне было жаль его, но я считала, что поступила правильно. И не ошиблась.