Ни о каком замужестве я и думать не думала, и никто мне всерьез не нужен был, но — из огня да в полымя. Через некоторое время я снова попала в ловушку: по окончании техникума я должна была встать на учет на биржу труда, поскольку была безработица. Я ходила туда отмечаться чуть ли не каждый день и обязана была поехать в любое место работы, как только мне его предложат на бирже. Я считала, что раз я окончила техникум и имею специальность, то должна работать и помогать семье, потому что все (Галя, мама и няня Наташа) работают, а Ляля еще учится в школе.

У мамы была приятельница Надежда Петровна – интеллигентная женщина, пианистка, часто у нас бывала, и в последнее время часто рассказывала, что она аккомпанирует какому-то врачу, который берет у нее уроки пения (сильный бас, но еще недостаточно поставленный). Он гинеколог и гипнотизер, работает в клинике и проводит операции под гипнозом, живет где-то недалеко от нас – на Богословской, кажется. И вот однажды Надежда Петровна сидела у нас около открытого окна и увидела, что этот врач идет с Казанской горы. Кричит ему: «Доктор, доктор, Сергей Селивестрович, зайдите к нам в гости!» Он и заявился.

Познакомились за чашкой чая, и конечно, зашел разговор и о том, что я окончила техникум, но сижу без работы, состою на бирже труда. Он говорит, что клиника у них закрывается летом на ремонт и через два дня он едет работать на периферию. Обещал, что если там окажется место, то он мне сообщит. Я, конечно, не приняла это всерьез. Речь зашла также и о гипнозе. Было жарко, и мама с Надеждой Петровной пошли в сад, приходите тоже, говорят, мы посидим в беседке. Я стала расспрашивать его о гипнозе. «Неужели, — говорю, — правда, что каждого человека можно усыпить без его воли?» Он отвечает: «Да».

— Ну, попробуйте меня усыпить, я не верю, что я могу вдруг заснуть.

— Садитесь на стул и закройте глаза, я буду говорить медленно, а вы будете слышать только мой голос.

Я села и закрыла глаза. Он что-то говорил и вдруг подошел и поцеловал меня. Я вскочила и расхохоталась, потом насмешливо сказала:
— Так вот какой вы гипнотизер! Вы просто нахал, вот и сидите тут со своим гипнозом. И больше не являйтесь к нам, а я пойду погуляю в сад.

И ушла.

Мама с Надеждой Петровной спрашивали, где же Сергей Селивестрович. Я им о случившемся ничего не рассказала, а ответила, что он сидит в комнате.

— Он ведь не мой гость, идите его развлекайте, а мы с Таней идем на тренировку.

Назавтра он пришел опять и сказал, что хочет попрощаться, так как уезжает в какие-то Толстики на три месяца на работу. Был очень любезен, извинился передо мной (когда мама вышла) и сказал, что это была глупая шутка с его стороны, которая никогда не повторится. Я подумала: «Дурак, на что ты мне нужен, я и не думаю больше с тобой встречаться!»

Он действительно уехал, и вдруг через несколько дней получаю от него письмо, что, мол, акушерка на том пункте, где он работает, пошла в декретный отпуск и что место свободное, так что я могу приехать работать туда временно до ее возвращения. Я прочла и, не говоря ни слова маме, разорвала это письмо и спустила в туалет, конечно, ничего не ответив. Как же, думаю, поеду я к такому нахалу!

Время идет, я по-прежнему отмечаюсь на бирже труда, и вдруг меня вызывают в Здравотдел к начальнику. Он говорит:

— Вы состоите на бирже труда. Вы хотите поехать работать на периферию на летний период?

— Да, конечно. И куда мне надо собираться?

— В село Толстики Смоленской губернии.

Я сразу вспомнила обратный адрес на конверте, эти самые Толстики.

— Нет, куда угодно, хоть на Дальний Восток, но туда я не поеду.

— Почему? — спрашивает начальник.

— Не поеду, и все.

Тогда он спросил, есть ли у меня профсоюзный билет (в то время было трудно получить профсоюзный билет, не все окончившие могли его получить, только отличники).

— Да, — говорю, — имею.

— Покажите мне.

Я вынимаю билет, он берет и запирает его в стол.

— Какой же вы, — говорит, — профсоюзный работник, если вам предлагают работу, а вы отказываетесь? Вы тогда вообще работы не получите.

— Я же сказала вам, что поеду куда угодно, но не туда. Это мое дело!

И ушла. Прихожу расстроенная и рассказываю маме, что у меня отобрали профсоюзный билет, так как я отказалась ехать в Толстики, куда поехал «этот ваш знаменитый гипнотизер». Мама, ничего не зная о том случае, говорит: «Но почему бы тебе и не поехать? Ведь все-таки отчасти знакомый, да и Надежда Петровна его знает… Тем более временно, на лето, а там, может быть, получишь место в Смоленске. Если ты отказалась от работы и у тебя в Здравотделе отобрали профсоюзный билет, так теперь тебе долго ничего не дадут».

Я ревела потихоньку, наверное, неделю. Каждый день ходила на биржу труда. Через некоторое время решила пойти в Здравотдел за своим билетом, в надежде, что кого-нибудь уже послали на то свободное место. Оказалось, ничего подобного!

— Я пришла за своим профсоюзным билетом, — говорю начальнику.

— Вы согласны ехать в Толстики?

Я съехидничала:

— Безработица в стране, а место до сих пор свободно? Хорошо, я поеду на летний период. Но мне бы хотелось на постоянную работу, чтобы не переезжать с места на место.

— Там видно будет, а пока мы вас оформляем туда. Вот направление, идите оформите его в такую-то комнату, а потом получите ваш билет.

Так я и очутилась в этих Толстиках.

Как выяснилось через долгое время, этот заведующий Здравотделом, по фамилии Сказка, был товарищ Сергея, его однокашник. Сергей ему написал, чтобы он вызвал меня и направил на работу. Вот так!

Прежде я жила всегда в семье и в городе, и вдруг очутилась одна, в глухомани — 60 километров от Смоленска, где нет даже железной дороги. Там был просто медпункт (не больница), где шел прием больных и вызывали акушерку на дом на выезд, иногда за много километров полями и лесом. Причем в этой глубинке бытовало дикое пещерное понятие, что если к роженице вызывают акушерку, то значит она какая-то неполноценная женщина, которая не смогла сама родить с бабкой-повитухой. А потому акушерку везли только ночью, чтобы никто не видел, а это значило, что ты заведомо едешь на патологию, где бабки уже применили все свои методы безуспешно.

Поселили меня в доме, где была амбулатория для приема больных, аптечка, и еще одна комната, которую мне и отдали для жилья. Я очутилась совсем одна в нежилом доме, который стоял на краю села, на расстоянии от других домов. Ночью слышно только лай, а то и вой собак. Как только наступает темнота, я зажигаю маленькую керосиновую лампу и с ужасом жду, что среди ночи постучит в окно какой-нибудь мужик и придется ехать на телеге в темнотище по лесам и долам за несколько километров. Иногда под телегой для освещения привязывали фонарь. Первые дни я просила, чтобы у меня ночевала санитарка, но она переночевала ночи две, а потом не стала, так как у нее семья и дети. Я потеряла сон, обычно до рассвета не спала, засыпала под утро, и ходила потом как сонная муха. Рада была, когда начинал собираться народ – больные на прием, санитарки и врач. Он относился ко мне внимательно и серьезно, называл меня на «вы» и Тамарой Владимировной, все мне объяснял и показывал, разбирал больных с тем или иным диагнозом, диктовал мне, чтобы я выписывала рецепты, привыкая к дозировкам, ведь я прямо со школьной скамьи и у меня еще не было опыта. Конечно, в техникуме мы проходили и всякие болезни, и фармакологию, но одно дело теория, а другое — настоящая работа. Правда, с родами я справлялась хорошо, так как целый год мы ходили на практику и обязаны были самостоятельно провести двадцать пять родов под руководством акушера.

Но здесь нормальные роды были редки, возили в основном на патологию. Особенно запомнились мне два случая. Привозят меня в хату, где третьи сутки не может разродиться первородящая, совсем еще молоденькая и худенькая женщина. Вся уже изможденная, почти без пульса. При этом на ней надето тяжелое шерстяное домотканое платье со следами когда-то запекшейся старой крови, а к спинке кровати привязана веревка, которую она должна тянуть на себя и тужиться. Бедняга вся в поту. Говорю: «Почему она у вас в таком тяжелом и грязном платье? Первым делом давайте снимем и наденем на нее легкую рубашку». Тут вылезает какая-то старуха: «Вот еще что придумала! В этом платье рожала ее бабушка и ее мать, оно специальное для родов и лежит у нас в сундуке из поколения в поколение!» С трудом мне удалось превозмочь это табу — снять с нее этот ужас, сделать инъекцию. Измерив таз, я убедилась, что она не сможет самостоятельно родить, надо делать кесарево сечение срочно, так как пульс у младенца тоже ослабленный. Сказала мужу, все объяснив, чтобы скорее запрягал лошадь, надо везти роженицу в больницу, так как в опасности ребенок и мать – может быть разрыв матки. На что услышала в ответ: «Вот еще что выдумала! Тебя за тем и привезли, чтобы оказала помощь, а не можешь – значит, иди обратно пешком, я жену ни в какую больницу не повезу и тебя тоже». Как я ему ни доказывала, заявил: «Моя жена, я и решаю. Как сказал, так и будет». Тогда я помчалась в сельсовет, чтобы меня соединили с больницей, а председатель сельсовета тем временем оседлал лошадь и поехал уговаривать мужа, но тот уперся как осел – не повезу жену, и точка. Наконец я договорилась с главным врачом больницы, он обещал, что примет срочные меры для эвакуации роженицы к ним. А лошадь на обратную дорогу мне дал сельсовет.

Второй же случай был такой: среди ночи приезжаю в избу, где стоит рев пяти малых детей, сидящих на печи, бабка причитает и охает громким голосом, а на постели лежит в луже крови бледная женщина без пульса. Ребенок родился, а послед не отошел. Я сделала ей инъекцию камфоры и кодеина, быстро тщательно вымыла руки, вспомнила все, что надо делать в таких случаях, так как на практике я такого не видела. Надев перчатки и проведя асептику, я вошла в полость матки и стала осторожно отделять послед от стенок матки, затем сделала нажим снаружи на матку, и послед вышел, после чего проделала массаж живота. Кровотечение вскоре остановилось, но все равно оставить такую больную дома было нельзя. Она потеряла слишком много крови, ей необходимо было делать переливание. Снарядив ее и ребенка, мы тронулись в путь на телеге с фонарем, я не отрывала руку от пульса, и если он исчезал – снова делала инъекции при свете фонаря. Я очень беспокоилась за нее — ведь у нее пятеро детей. Слава Богу, мы доехали до больницы. Потом я звонила туда и удостоверилась, что все обошлось, к счастью, благополучно.