Когда Туся снова заболела, Юля хотела бросить университет, чтоб иметь возможность работать и больше быть с мамой и сестрой, которая еще училась в школе. Туся умоляла меня, чтобы я во что бы то ни стало помогла Юле закончить учебу. Я обещала, что сделаю все возможное.

Тогда я работала на полторы ставки в Лужниках и еще на полставки была совместителем в 4-м врачебно-физкультурном диспансере на Новослободской улице, чтобы иметь возможность помогать дочери и внучкам. Материально Туся с Олей тогда очень нуждались. Игорь и раньше не помогал ей деньгами, а теперь и подавно, он даже ни разу не навестил Тусю в больнице. Один раз приезжал Миша, а Юля практически жила у мамы в больнице, где ее все знали и она могла постоянно быть с ней рядом.

С трудом мне удалось уговорить Юлю не бросать учебу, поскольку мама очень больна и ее это сильно угнетает и расстраивает, в то время как ее надо беречь. В какой-то момент Юля все равно ушла в академический отпуск, так как в 1977 году у них с Колей родилась их старшая дочь Машенька – моя первая правнучка, в которой мы с Петром души не чаяли.

Спустя год Юля пришла в университет восстанавливаться, и вдруг выяснилось, что за это время ее по какой-то причине отчислили! Мне пришлось идти в деканат и объяснять ситуацию, что мама ее тяжело больна, а девочке надо учиться и вставать на ноги. Обещала, что она будет ответственно подходить к занятиям, хотя Юля и так всегда училась с удовольствием и прилежно, получая образование одновременно на двух отделениях филфака – классическом и русского языка. Тогда Юлю восстановили, и она благополучно окончила филологический факультет МГУ в 1981 году.

Олечка в это время еще училась в школе, в старших классах. Она была очень способной, на хорошем счету и, конечно, страшно боялась за маму, которой становилось все хуже и хуже.

Я не находила себе места, переживая весь этот ужас за Тусю, ее детей и за такую несправедливость судьбы. Много думала, могла ли я что-то изменить, как-то повлиять на ситуацию? Следовало ли мне положить ее сразу же в ту, первую клинику, которая показалась мне такой недружелюбной? Тогда ее оперировал бы другой врач, и исход первой операции мог быть другим… Может быть, оказавшись уже в клинике Блохина, мне нужно было настоять на том, чтоб делали тотальную резекцию груди, несмотря на уверения Светухиной в том, что лучшим выбором была операция по частичной резекции? Я не была онкологом, не могла судить о том, какое именно лечение было необходимо Тусе в ее положении! Всеми силами, со всем своим упорством я пыталась найти хоть какой-то выход, хоть какое-то решение Тусиной проблемы, но оказалась совершенно бессильна и бесполезна.

Я очень переживала за нее все те годы, чувствуя, что ей не выкарабкаться из беды. После третьей операции ей становилось все хуже и хуже, почти весь 1976 год она находилась в этом онкологическом институте. В мае 1977 года она снова поступила в стационар и пролежала долго. По-видимому, тогда у нее начались метастазы в суставы и кости... От меня все скрывали, добиться ответов было невозможно.

Она очень похудела, у нее стали появляться боли в руках, ногах и пояснице. Падал гемоглобин, ухудшалось общее состояние, ей стало трудно ходить. Я помню, когда она лежала в больнице, то даже не могла поговорить со своими детьми, потому что у нее в квартире не было телефона, а Игорь наотрез отказался перевести свой номер на нее. Ей приходилось, дойдя с трудом до больничного телефона, звонить подруге из другого подъезда, чтобы она сходила за детьми и дала ей поговорить с ними. Позже мне удалось добиться, чтоб Тусе дали досрочно 1-ю группу инвалидности и поставили в быструю очередь на подключение телефона, но было уже поздно.

Последний, шестой раз она поступила в клинику в январе 1978 года, когда у нее стала подниматься температура и держалась на высоких цифрах два месяца подряд. В середине февраля ее выписали под наблюдение районной поликлиники, которая продолжала делать ей инъекции морфия, поскольку из-за болей она не могла спать. Туся держалась очень стойко и никогда не пожаловалась на свою судьбу, хотя уже не надеялась на лучшее и знала, что ее ждет. Она очень исхудала и практически не вставала с постели.

Тогда мы с Петром заперли свою квартиру на Дубнинской улице и переехали к ней, чтобы не оставлять ее одну и хоть как-то облегчить последние дни. Это было ужасно — она, конечно, знала, что это конец, и мы все тоже, и сердце разрывалось от этого кошмара и полного бессилия. Страшно даже об этом вспоминать.

15 апреля 1978 года к нам в гости приехала Юлечка с маленькой Машей, и весь вечер они пробыли с Тусей. Машеньке было семь месяцев, она была в желтом комбинезоне, и Туся сказала: «Маша похожа на космонавта». Малышка была прыткая и быстро ползала по полу. Мы посадили ее на диван-кровать, развернув его спинкой в комнату, чтобы она не упала, и Туся любовалась ею. Поздно вечером они уехали, а в одиннадцать часов Тусе стало плохо, пульс почти не прощупывался. Я вызвала «скорую», которая сделала ей инъекцию и уехала.

Я не отходила от нее ни на шаг, держа пульс. Она вроде задремала. Но в половине двенадцатого пульс стал снова пропадать, и Петр опять вызвал «скорую». Но еще до приезда врачей Туси не стало. Я закрыла ей глаза, обхватила ее и заплакала, сказав Петру, что Туся умерла. Ей было сорок шесть лет.

Олечка спала в другой комнате. Я попросила Петра, чтобы он ничего не говорил ей до утра и не звонил Юле. Всю ночь я провела, не сомкнув глаз, в одной комнате с дочкой. Утром позвонила Юлечке, она немедленно приехала, и они горько рыдали с Олей, обхватив друг друга руками. Юля простилась с мамой, а Оля все боялась зайти в комнату и увидеть ее мертвой…

Все, что было потом — как в ужасном сне: гроб, масса цветов, заполненная людьми территория у дома… На похороны приехали все сотрудники их управления и пришли многие друзья и соседи. В траурной машине мы доехали до районного Долгопрудненского кладбища, где оказалось, что предоставленная могила залита водой. В ужасе я спросила: «Что же, вы предлагаете нам опускать гроб в воду?..» Гробовщики предложили за тридцатку сейчас же «найти другую», и через две могилы оказалась сухая. На поминки пришли сотрудники ее экспедиции, и было много хороших и добрых речей...

Мы с Петром остались жить у Олечки, так как она, бедняжка, была совсем одна. Тогда она училась в девятом классе, и мы должны были поддержать девочку, оставшуюся в беде и без средств к существованию.

Так мы опять начали новую жизнь. Я продолжала работать на две ставки, Петр занимался хозяйством, ходил по магазинам и готовил обед, стараясь порадовать нас вкусными блюдами. Он очень любил внучек и правнучку, заботился о них. Петр был редкой души человек, я очень ценила его за это и была ему благодарна за его неизменное благородство.

Школа Олечки была рядом, она успешно училась, в этом же доме у нее были и подруги. Игорь жил в соседнем подъезде и, проходя мимо окон, изредка заходил, не проявляя, впрочем, никакого интереса к ее жизни.

Через год Оля окончила школу с отличием, и ей дали направление на поступление в вуз на востоковедение без экзаменов, но, увы, почему-то не в Москве, а в Ленинграде. Мы долго думали, как быть. В Ленинграде у нас не было никаких родственников и близких знакомых, а значит, ей пришлось бы жить в общежитии, неизвестно как и с кем. Кроме того, после смерти Туси мое здоровье пошатнулось, у меня был длительный гипертонический криз и находили сердечную недостаточность, и я не могла сказать, смогу ли я еще пять лет работать, чтобы содержать Олю во время учебы. На ее отца никакой надежды не было.

В итоге мы даже отправили в Ленинград ее документы, и тут мне пришлось пообщаться с жилищным кооперативом, к которому относилась Олина квартира. Стало ясно, что, уехав, она рискует потерять жилплощадь. Тогда я взяла над ней официальное опекунство и сказала: «Оля, решай, ехать ли в Ленинград, последнее слово за тобой. Думай, чего тебе хотелось бы». И Оля решила остаться в Москве, поскольку тут были все ее родственники и близкие люди.

Документы вернули, но в вуз поступать было уже поздно. В результате Оля сдала экзамены в трехгодичное училище при Внешторге (как тогда говорилось, «с выездом за рубеж»), которое и окончила благополучно. По окончании она поехала с Юлиными друзьями на Черное море, в Пицунду, где познакомилась с переводчиком с испанского языка Николаем Ф., который был старше ее на 22 года, и они влюбились друг в друга.

Я серьезно разговаривала с ними обоими, советуя хорошенько все продумать, поскольку со временем такая большая разница в возрасте может сказаться. Но Оля мне ответила: «Бабушка, я больше никогда не встречу такого интеллигентного и хорошего человека». Вскоре выяснилось, что они уже тайком подали заявление в ЗАГС, потому что опасались, что мы с матерью Николая будем против. Николай рассказал мне, что в прошлом он был женат и у него есть сын, который живет с его первой женой в трехкомнатной кооперативной квартире, которую после свадьбы можно будет разменять.

Итак, они поженились. Бывшая жена Николая к этому времени тоже уже вышла замуж и не пошла ни на какие обмены. Он оставил ей всю квартиру с имуществом и, прописавшись к матери, переехал к Оле. В 1982 году у них родился сын Леша.

Мы же с Петром вернулись домой, прожив с Олечкой три года. Все это время наша квартира стояла запертой.