Тусенька росла чудной девочкой. У меня было много молока, но в апреле я решила, что пора уже отнимать ребенка от груди. Сергей говорил мне, что делать это перед летом опасно, но я сама очень похудела и чувствовала себя неважно, часто кружилась голова. Молока было так много, что после кормления я даже еще сцеживала и отдавала его другой кормящей женщине, у которой молока не хватало. Сергей оказался прав: вскоре после отлучения от груди Туся заболела диспепсией и на глазах стала таять, из крепкого ребенка превратившись в скелет.

Я проклинала себя и чего только не делала, куда только не обращалась — ко всем врачам педиаторам, на молочную кухню, но ничего не помогало. Она была настолько истощена, что спала с открытыми глазками. Мне сказали, что она безнадежна. Лишь один врач посоветовал: последняя надежда – найти кормилицу и перевести девочку полностью на женское молоко. Сергей в своем родильном доме нашел такую, и мы носили Тусю к ней несколько раз в день. И вот произошло чудо: через три дня стул приобрел нормальный цвет и Тусенька стала поправляться. Через месяц она опять стала такой же, как раньше. Вот что значит для ребенка грудное молоко! Эта женщина спасла нашу девочку, чудо свершилось, мы обрели прежнего ребенка. К году она стала ходить, и все вошло в свою колею.

Наступило следующее лето, и я поехала сдавать экзамены в вуз.

Еще до того как я решилась на то, что у меня будет ребенок, я съездила в Москву, взяла вступительную программу на медфак и на всем протяжении беременности и кормления усиленно занималась подготовкой. Мне сказали, что надо сдавать русский (письменный и устный) и политэкономию. Но оказалось, что была еще математика: алгебра и геометрия.

По тем предметам, о которых я знала, я подготовилась хорошо. Тогда был в моде Горький, и я штудировала его добросовестно, думая, что он будет наверняка. Получила тему, как сейчас помню, «Этапы развития творчества Горького» и написала на 5, политэкономию тоже на 5, русский устный тоже на 5, математику, увы, на 3, потому что к ней не готовилась. И вот я студентка 2-го Московского медицинского института, а до начала учебного года пока работаю и живу в Гаврилов-Яме. Сергей, конечно, рвал и метал, но, как говорится, «уговор дороже денег». Я свое обещание выполнила, родила и выкормила чудную девочку, но своего намерения не изменила.

Вдруг получаю телеграмму от своей старшей сестры Гали: «Выезжай немедленно». Я очень испугалась, так как она была в положении. Думаю, что случилось? Помчалась снова в Москву. Приезжаю, а Галя говорит: «Ты поступила в институт, можешь пользоваться моей квартирой, так как Георгия (ее мужа) переводят в Подольск налаживать какой-то совхоз (он окончил сельскохозяйственную академию и работал заместителем наркома по сельскому хозяйству Тихона Юркина). Срок его командировки — от года до трех.

Меня прописали, я забрала Тусеньку с нянькой и поселилась на Малой Бронной, в комнате метров двадцать в коммунальной квартире со всеми удобствами. Тогда еще далеко не у всех был газ, у них же на большой кухне стояла газовая плита, была нормальная ванная, душ и телефон. Было еще две комнаты — в одной жила интеллигентная старушка, в другой — приятные молодожены.

Но приключения с няньками на этом не окончились. Однажды я прихожу после учебы и вдруг застаю такую картину: моя нянька, которая прожила у меня месяца четыре и уже стала более-менее ориентироваться, вдруг судорожно связывает свои вещи в узлы и кричит , что уходит.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Приходил миллицонер, сказал, чтобы в 24 часа меня здесь не было.

— В чем дело, ведь ты здесь прописана, у тебя справка на полгода, потом я буду хлопотать о дальнейшей прописке. У тебя же есть справка, что тебя отпустили из колхоза!

— Эта справка за деньги, на самом деле я раскулаченная и меня могут сослать. Дай мне денег, и я должна как можно скорей уехать.

Я дала ей денег вперед за месяц, и она, схватив свои узлы, помчалась с лестницы и скрылась из глаз. Что же мне теперь делать? Мой ребенок снова остался без няньки.

Дала телеграмму Сергею, чтобы срочно искал няню и она приезжала. Девочку на время отвезла к Гале в Подольск.

Примерно через неделю приехал Сергей с нянькой — пожилой женщиной, а меня за это время несколько раз вызывали в милицию, что, мол, я их обманула про няньку, и куда я ее дела, когда я духом святым ничего не знала и сама осталась в таком тяжелом положении. Новая нянька снова прожила у меня месяца три. У нее образовалась водянка живота, я хотела поместить ее в больницу, но она наотрез отказалась, сказав, чтобы ее отвезли домой, так как она хочет умирать там.

Сергей забрал ее и Тусеньку и увез их в Угодский Завод, село в Калужской области, где он теперь работал. Хорошо, что оставалось каких-нибудь две недели до летних каникул, и я, окончив 1-й курс института, уехала к ним и посвятила все свое время дочке. Место было очень красивое — лес и поляны, полные земляники. Ко мне приехала погостить моя институтская подруга Люба Кестнер. Мы с ней очень подружились, собирали грибы и ягоды, проводя весь день на воздухе. Тусенька росла и стала уже кое-что лепетать.

Лето незаметно проскользнуло, надо было собираться в Москву, но тут я узнала, что Галя с семейством уже снова вернулась в город, и теперь я осталась без места жительства, так как у нее родилась дочь Наташа и все они плюс нянька разместились в этой одной комнате. Я поехала в институт хлопотать об общежитии, но, увы, все места уже были распределены в первый год, и я, можно сказать, осталась на улице. В таком же положении была и еще одна студентка из моей группы — Лена Щеглова из Грозного, которая тоже не получила общежития. Мы писали заявления о предоставлении жилья, стояли в длинных очередях, но получали один и тот же ответ: «Нет, не будет, и не ходите».

Начались наши скитания. Как наступал вечер, мы не знали, куда нам идти ночевать. Иногда шли к нашим студенткам в общежитие, устраивались по двое на узкой студенческой койке, стесняя их. Это было запрещено, и мы боялись, что заведующий общежитием, обнаружив нас, может среди ночи выставить на улицу. Иногда я ночевала у Гали, укладываясь на полу, и она перешагивала через меня, вставая ночью к грудному ребенку. Иногда ночевали у Сони Батюшковой, жены Галиного деверя Жени, они жили на Арбате, тоже в одной комнате огромной коммунальной квартиры. Однажды мы с Леной ехали в трамвае и вслух размышляли, куда же поехать нам сегодня. Рядом стоял какой-то студент и, слыша наш печальный разговор, сказал: «Девочки, мы жили с товарищем в небольшой комнате на Солянке, недавно он умер – у него было тяжелое заболевание легких, и теперь его кровать свободна. Если хотите — займите ее». Мы пошли с ним и увидели в коммунальной квартире маленькую комнатушку с двумя кроватями, столом между ними и двумя стульями. Комната была довольно грязная, а стена, где раньше спал умерший, была заплевана кровью. Мы пришли в ужас, но решили, что завтра придем и все приведем в порядок, а сегодня поедем в общежитие к своим подругам. На следующий день приехали на Солянку, мыли пол и стены, приводя все в порядок, колотили матрац и, постелив постель, улеглись спать.

Надо сказать, этот парень, у которого мы расположились, был очень вежливый, скромный и порядочный. Он всегда выходил, когда мы собирались ложиться спать, а рано утром уходил, когда мы еще не вставали (мы тоже появлялись только поздно вечером, занимаясь в библиотеке). Сейчас уже забыла, как его звали, но наш приют был недолгим — примерно две недели, так как дотошные бабки этой квартиры подали заявление в ЖЭК, что тут живут две без прописки, и нас выдворили оттуда.

Дальше мне удалось устроиться за небольшую плату у каких-то супругов, где я спала на диванчике, но и там повторилась та же ситуация — жильцы коммуналки заявили в ЖЭК, и мне снова пришлось уйти.

Так прошел семестр учебы, и я, отчаявшись, подала заявление в деканат, что вынуждена оставить занятия, так как мне негде жить, и недели две не посещала институт, уехав в Угодский Завод. Тогда мне дали общежитие далеко от института, в Алексеевке.

Это было барачное строение без всяких удобств (туалет в холодных сенях), куда надо было ехать на трамвае-челноке. Если опоздаешь или не влезешь в трамвай, приходилось очень долго ждать, пока он снова не вернется обратно, так как это была окраина Москвы и тут еще не было других путей сообщения. В итоге я часто стала опаздывать на занятия и висела на «черной доске».

Не думала я, что на старости лет (мне 87) я буду жить в этом Алексеевском районе, а за ним еще далеко-далеко распространится Москва с метро, и бывшая Алексеевка будет застроена красивыми домами, в одном из которых мы живем в трехкомнатной квартире со всеми удобствами. Вокруг много зелени, рядом Сокольнический парк и электричка, за семь минут доезжающая до Ярославского вокзала. Район стал неузнаваем.

Несмотря на то что помещение общежития было без удобств и холодное, я была рада, что имею теперь свое место. Лена тоже получила жилье, но ей повезло больше, так как располагалось оно в центре, на Театральной площади. Правда, потом меня перевели в другое общежитие, на Цветном бульваре, где я и жила в общей комнате на восемь человек до конца второго курса. Затем меня окончательно переселили на Якиманку, уже близко и к институту, и к нашим клиникам. В комнате нас было четверо: я, моя подруга Фаня и две девушки из пединститута. Это общежитие было оборудовано нормально, там были души и даже прачечная.

Каждую субботу я уезжала домой в Угодский Завод и возвращалась в понедельник на учебу. Эти дни я проводила с Тусей, которой было уже три года. Она всегда встречала меня с радостью, и мы с ней возились и целый день гуляли. Сергей тогда заведовал больницей, у него была трехкомнатная квартира с террасой, няня была хорошая старушка, любила девочку, и у них была отдельная комната. Сергей не оставил свою дурь и часто неожиданно приезжал в Москву (к чему я уже привыкла и не реагировала), чтобы узнать, где я и что делаю.